В деревне мы были с семьей несколько дней. Дней пять-шесть. Но сказать так - ничего не сказать. Сказать надо по другому: деревня была в нас. В нас прорастали бежевые и охряные деревья с верхушками из синего льда, из счастливых птиц.

Эта деревня называется. Она стоит на берегу Уводи-реки (есть такая река смешная река со смешным названием) и подпирает ее берега. По весне веселая река Уводь разливается по несуществующим пашням и превращает их в заливные луга, в заливное и прохладное чудодейственное апрельское.

Воздух в деревне, которая называется, как простокваша, настоянная на чабреце и полыни. Возьми в руки воздух - и ешь его, и режь его, и рассматривай его, и щупай его. Я думаю, даже Чулпан Хаматова взяла бы в руки кнут и принялась кромсать жесткокрылый воздух деревни от жадности.

- Чулпан, дои коров!
- Ай, не хочу!
- Дои коров, Чулпан!
- Хочу не я!
- Коров дои, дои коров, короводыня в воздухе плавает.

Я видел жужелицу, десять медянок, то ли ужей, полыхавшую на заре зорю.
Я видел сто сорок палевых муравьев, собирающих пыль дорог в карманы своей, муравьиной судьбы.
Я видел, как костер становится ночью и мгла становится сиреневым туманом.

Забыть бы все слова, чтобы ощущать на вкус их значения.

Я продолжу. Сейчас голова болит - потому, что дети принесли пирожные, которые купили на накопленные деньги, которые находили где ни попадя. Но голова то болит у меня не поэтому.

Деревня аукает.